isotonic sarcasm
воскресенье, 13 февраля 2011
isotonic sarcasm
суббота, 12 февраля 2011
isotonic sarcasm
пятница, 11 февраля 2011
isotonic sarcasm
Никто не знал, почему январь умер так быстро.
Вмиг потемнело небо, раскололась красная полоса горизонта и завяло солнце, потухло, исчезло. Земля пропиталась влагой соленых слез, впитывая холод и в ноги непричастных прохожих. Люди задирали головы и с укором смотрели на равнодушные облака, несобранными рваными кучками бредущие во все стороны. Белыми беспризорными путниками они забирались под самый купол неба и нехотя спускались вниз, склоняясь к горизонту, качая бесформенными головами, растягиваясь в бесконечные ленты и постепенно пропадая из виду.
Люди ждали конца света или, на крайний случай, дождя. Черные зонтики плотно лежали в тонких перчатках, в карманах тяжелели мобильные телефоны, тяжелела, с грустью напоминая о себе, личная жизнь каждого, оставшаяся за громоздкими воротами.
А за стенами этих домов ничего нет.
Тут всегда тихо и спокойно, не раздражает звон дрели по сонным утрам, не мешает хэви мэтал и хард рок по бессонным ночам. Тут никто не ведет вечных споров о религиях и выращиванию нелегальной травы в странах третьего мира, не заводит ноющих и ломающих-жизнь-к-черту детей, не жалуется на пустые дымящие заводы, не ведется на безжалостные аферы и не приводит домой лохматых мальчиков в скинни-джинсах.
Для кого-то такая тишина - спасение в мутном болоте нового дня.
За стенами этих домов - земля, минералы, камни, и только редкие червяки в своих нескончаемых бесцельных путешествиях иногда натыкаются на гвозди в крышке гроба. Замирают на секунду, не осмеливаясь попробовать на вкус лакированный бук, дожевывают свою землю и, не разворачиваясь, ползут обратно. Подальше от тишины и гнили, противного дождя и черных зонтов, высоких ворот и пустых людей.
За этими стенами ничего нет, и, если ты еще жив, знай, -
это не надолго.
Вмиг потемнело небо, раскололась красная полоса горизонта и завяло солнце, потухло, исчезло. Земля пропиталась влагой соленых слез, впитывая холод и в ноги непричастных прохожих. Люди задирали головы и с укором смотрели на равнодушные облака, несобранными рваными кучками бредущие во все стороны. Белыми беспризорными путниками они забирались под самый купол неба и нехотя спускались вниз, склоняясь к горизонту, качая бесформенными головами, растягиваясь в бесконечные ленты и постепенно пропадая из виду.
Люди ждали конца света или, на крайний случай, дождя. Черные зонтики плотно лежали в тонких перчатках, в карманах тяжелели мобильные телефоны, тяжелела, с грустью напоминая о себе, личная жизнь каждого, оставшаяся за громоздкими воротами.
А за стенами этих домов ничего нет.
Тут всегда тихо и спокойно, не раздражает звон дрели по сонным утрам, не мешает хэви мэтал и хард рок по бессонным ночам. Тут никто не ведет вечных споров о религиях и выращиванию нелегальной травы в странах третьего мира, не заводит ноющих и ломающих-жизнь-к-черту детей, не жалуется на пустые дымящие заводы, не ведется на безжалостные аферы и не приводит домой лохматых мальчиков в скинни-джинсах.
Для кого-то такая тишина - спасение в мутном болоте нового дня.
За стенами этих домов - земля, минералы, камни, и только редкие червяки в своих нескончаемых бесцельных путешествиях иногда натыкаются на гвозди в крышке гроба. Замирают на секунду, не осмеливаясь попробовать на вкус лакированный бук, дожевывают свою землю и, не разворачиваясь, ползут обратно. Подальше от тишины и гнили, противного дождя и черных зонтов, высоких ворот и пустых людей.
За этими стенами ничего нет, и, если ты еще жив, знай, -
это не надолго.
воскресенье, 06 февраля 2011
isotonic sarcasm
четверг, 27 января 2011
isotonic sarcasm
иногда мне кажется, что единственный мужчина, под которым мне хотелось бы оказаться, это мой кот.
sometimes it feels like the only man i would like to see on top of me is my own cat.
sometimes it feels like the only man i would like to see on top of me is my own cat.
суббота, 15 января 2011
isotonic sarcasm
Говорит как-то Путин Медведеву:
- Ты, Димон, совсем ботаником стал: айподы, айфоны, твиттеры всякие. Пойдем лучше оттянемся. В бар зайдем, выпьем. Ну девок снимем, потрахаемся.
- Что, прямо при девках? ©
- Ты, Димон, совсем ботаником стал: айподы, айфоны, твиттеры всякие. Пойдем лучше оттянемся. В бар зайдем, выпьем. Ну девок снимем, потрахаемся.
- Что, прямо при девках? ©
среда, 12 января 2011
isotonic sarcasm
обратите внимание
на мое состояние
похоже оно на отчаянье
и немножко совсем - умирание
я кричу и зову
умираю и жду
люблю и люблю
или просто молчу
в этом смысла не много
может вовсе и нет
прикручу сюда рифму
и уйду на обед.
на мое состояние
похоже оно на отчаянье
и немножко совсем - умирание
я кричу и зову
умираю и жду
люблю и люблю
или просто молчу
в этом смысла не много
может вовсе и нет
прикручу сюда рифму
и уйду на обед.
воскресенье, 09 января 2011
isotonic sarcasm
пятница, 07 января 2011
среда, 05 января 2011
isotonic sarcasm
С океана дул промозглый ветер, сыпал в лицо песок с мертвого пляжа, и даже птиц уносило вдаль сильными порывами. Качались волны.
Вымороженные до костей, мы шли еле-еле, перебирая ногами долго и вязко, с закрытыми глазами и дождем в руках. Шапку цвета дохлого хамелеона постоянно сдувало - пришлось наскоро сунуть в карман, чертыхнуться и сделать очередной маленький шажок, лишний раз двигаться совсем не хотелось. Развернуться и подставить затылок ветру, ливню, идти наугад и не смотреть по сторонам, вот так.
Потом наши спины столкнулись.
Океан забушевал сильнее, издалека серела пена вздымавшихся волн, птиц уже не было видно, - кто улетел на сломанных крыльях, кого уже нет в живых. Вода синела, чернела, и скоро от полупрозрачной лазури осталась только тьма.
- Пошли в уклон, там забор, меньше дует.
Хотелось как-то возразить, но все слова изо рта выгонял настойчивый ледяной воздух, давил и выбивал из колеи. Глаза теперь слипались сами собой, ресницы неуклюжими полосками торчали на белом лице, хмурые брови говорили что-то об отчаянии; клонило в сон.
Это была низина. Выемка. Яма в сто метров шириной.
Слева от нас угрюмо возвышался каменный забор, подножье его давно поросло высокой травой, колючими кустами и мхом. Еще ниже шли мы, по примятым цветами, по размягченной чужими ботинками земле, точнее, не шли, а тащились, если скорость имеет значение. Ветер послушно утих, и в ушах уже не звенело так сильно, как пару шагов назад, легче стало вертеть головой, в вечерней темноте квадратными светлячками замигали окна домов, стоящих далеко-далеко справа. Его рука на моем плече, уже не спина к спине, зато губы на шее.
- Ну, жить будем. - отшучиваюсь я и вроде как даже сплетаю пальцы, свои - с его. Говорят, иногда так теплее.
На двадцать шестом шаге голова начинает немного кружиться, трава кажется чересчур удобной и мягкой, орущие музыкой наушники болтаются где-то под курткой. Январские сумерки холодеют, забираются под одежду и облепляют кожу тонким слоем мороза. Температура тела падает, даже несмотря на забор, несмотря на кусты и пройденное расстояние вглубь.
- А я сердце твое слышу. Тук-тук, тук-тук.
- Что, сдурел, что ли? Какое нахрен сердце?
В темноте тяжело разглядывать любовь в чьих-то глазах, капюшон на пол-лица не помогает, где-то через пару сплошных двойных полос пытается сожрать остатки заледеневшего берега голодный океан. Через пару десятков голосов он разевает свою беззубую пасть, громыхает и превращается в бездонную мглу - опасную, но беззащитную, только калька и ракушки имеют причины ее бояться. Мы стоим ближе некуда, в попытке впитаться, раствориться в телах друг друга, стоим и ждем чего-то, то ли конца, то ли тепла.
Потом он меня роняет.
Мои догадки оказываются правдой, трава удобная и гладкая, капли дождя быстро растворяются в моих волосах, оставляют невидимые пятна на черной одежде. Где-то тут должен быть знак судьбы, скорее всего, он скажет что-то вроде «съебывай отсюда немедленно» или «не тони если не умеешь плавать» или «мой руки перед сексом».
Последнее, в общем-то, даже к месту.
Мы то ли идем, то ли ползем, пока колючие кусты тянутся ко всем трещинам забора, пока на мрачном небе появляются первые точки света, это нельзя назвать даже жизнью, так, объедки со стола вечности. Остается только утыкаться носом в изгибы шеи, зарываться руками под и глубже, согревать кого-то своим дыханием, пока точно так же пытаются откачать тебя. Качаются волны, что в океане, что в голове.
- Ты мне там не засыпай, если что, труп свой сам тащить будешь.
Больше некуда спешить.
Можно подавиться собственным смехом или слезами, проорать навзрыд чье-то имя и успокоиться, отдать себя убаюкивающему ветру и тому, кто сейчас сидит на мертвой траве рядом, обнимает и пускает корни в затвердевшую землю, врастает, врос. Можно остаться тут и не смотреть на бусинки звезд, сеткой опутывающих беспомощный огрызок луны, не чувствовать противный песок на языке, не скрипеть им между зубов и не плеваться. Здесь и сейчас океан сливается с небом, поедает силуэты еле видных гор на другом конце залива и расползается по рядам близстоящих домов, светлячки умирают безболезненно. Шапка вырывается из кармана, беспричинно лезут слезы наружу, но чья-то спина неизменно закрывает от ураганов, грозы, воды, мыслей, земля принимает нас молчаливо, и кажется, так было всегда, всегда и будет.
Не умрут только слова.
Вымороженные до костей, мы шли еле-еле, перебирая ногами долго и вязко, с закрытыми глазами и дождем в руках. Шапку цвета дохлого хамелеона постоянно сдувало - пришлось наскоро сунуть в карман, чертыхнуться и сделать очередной маленький шажок, лишний раз двигаться совсем не хотелось. Развернуться и подставить затылок ветру, ливню, идти наугад и не смотреть по сторонам, вот так.
Потом наши спины столкнулись.
Океан забушевал сильнее, издалека серела пена вздымавшихся волн, птиц уже не было видно, - кто улетел на сломанных крыльях, кого уже нет в живых. Вода синела, чернела, и скоро от полупрозрачной лазури осталась только тьма.
- Пошли в уклон, там забор, меньше дует.
Хотелось как-то возразить, но все слова изо рта выгонял настойчивый ледяной воздух, давил и выбивал из колеи. Глаза теперь слипались сами собой, ресницы неуклюжими полосками торчали на белом лице, хмурые брови говорили что-то об отчаянии; клонило в сон.
Это была низина. Выемка. Яма в сто метров шириной.
Слева от нас угрюмо возвышался каменный забор, подножье его давно поросло высокой травой, колючими кустами и мхом. Еще ниже шли мы, по примятым цветами, по размягченной чужими ботинками земле, точнее, не шли, а тащились, если скорость имеет значение. Ветер послушно утих, и в ушах уже не звенело так сильно, как пару шагов назад, легче стало вертеть головой, в вечерней темноте квадратными светлячками замигали окна домов, стоящих далеко-далеко справа. Его рука на моем плече, уже не спина к спине, зато губы на шее.
- Ну, жить будем. - отшучиваюсь я и вроде как даже сплетаю пальцы, свои - с его. Говорят, иногда так теплее.
На двадцать шестом шаге голова начинает немного кружиться, трава кажется чересчур удобной и мягкой, орущие музыкой наушники болтаются где-то под курткой. Январские сумерки холодеют, забираются под одежду и облепляют кожу тонким слоем мороза. Температура тела падает, даже несмотря на забор, несмотря на кусты и пройденное расстояние вглубь.
- А я сердце твое слышу. Тук-тук, тук-тук.
- Что, сдурел, что ли? Какое нахрен сердце?
В темноте тяжело разглядывать любовь в чьих-то глазах, капюшон на пол-лица не помогает, где-то через пару сплошных двойных полос пытается сожрать остатки заледеневшего берега голодный океан. Через пару десятков голосов он разевает свою беззубую пасть, громыхает и превращается в бездонную мглу - опасную, но беззащитную, только калька и ракушки имеют причины ее бояться. Мы стоим ближе некуда, в попытке впитаться, раствориться в телах друг друга, стоим и ждем чего-то, то ли конца, то ли тепла.
Потом он меня роняет.
Мои догадки оказываются правдой, трава удобная и гладкая, капли дождя быстро растворяются в моих волосах, оставляют невидимые пятна на черной одежде. Где-то тут должен быть знак судьбы, скорее всего, он скажет что-то вроде «съебывай отсюда немедленно» или «не тони если не умеешь плавать» или «мой руки перед сексом».
Последнее, в общем-то, даже к месту.
Мы то ли идем, то ли ползем, пока колючие кусты тянутся ко всем трещинам забора, пока на мрачном небе появляются первые точки света, это нельзя назвать даже жизнью, так, объедки со стола вечности. Остается только утыкаться носом в изгибы шеи, зарываться руками под и глубже, согревать кого-то своим дыханием, пока точно так же пытаются откачать тебя. Качаются волны, что в океане, что в голове.
- Ты мне там не засыпай, если что, труп свой сам тащить будешь.
Больше некуда спешить.
Можно подавиться собственным смехом или слезами, проорать навзрыд чье-то имя и успокоиться, отдать себя убаюкивающему ветру и тому, кто сейчас сидит на мертвой траве рядом, обнимает и пускает корни в затвердевшую землю, врастает, врос. Можно остаться тут и не смотреть на бусинки звезд, сеткой опутывающих беспомощный огрызок луны, не чувствовать противный песок на языке, не скрипеть им между зубов и не плеваться. Здесь и сейчас океан сливается с небом, поедает силуэты еле видных гор на другом конце залива и расползается по рядам близстоящих домов, светлячки умирают безболезненно. Шапка вырывается из кармана, беспричинно лезут слезы наружу, но чья-то спина неизменно закрывает от ураганов, грозы, воды, мыслей, земля принимает нас молчаливо, и кажется, так было всегда, всегда и будет.
Не умрут только слова.